Народный артист России Евгений Редько нарушил добровольный обет молчания, чтобы рассказать «Новой газете» о самом больном. Предполагал, предчувствовал и знал. С 23 февраля знал, что следующий день будет кровавым для всего мира.

Это такой слух. Николай Васильевич Гоголь говорил: «Необязательно описывать сумасшедший дом, побывав там, достаточно воображения». Я не гений, но у меня бывает слышимость, очень серьезная слышимость. Я слышу разговоры. И у меня бешеный диалог внутри, он самодостаточен и нескончаем. Это не значит, что я сажаю напротив себя второго сумасшедшего человека и с самим собой разговариваю. Нет, может, ухо из души торчит.

У Борхеса есть фраза: «Мы не способны верить в рай, и уже тем более в ад». У нас происходит сейчас ад. Они думают, что это происходит в Украине или в России. Нет, это ад для всего мира. [. . . ]

Я долгое время не понимал, что украинский и русский - разные языки. «Давай наскрозь пойдем» - ну, понятно, что это «напрямик», или «зараз» - это сейчас. А уж когда я произнес где-то: «Только мне с юшкой!». - «С чем?» Ну как - юшка, она и есть юшка! А, оказывается, люди не в курсе, что это такое.

Мы ехали с театром на гастроли в Киев и Одессу, проезжали станцию Кодыма. Проводник говорит: «Зачем вы выходите? Тут поезд только две минуты стоит!» Я говорю: «Это моя родина». Именно на этой станции, с той ее стороны бабушка стелила одеяло, ставила самогончик, выкладывала яства, мы ели и смотрели: встречали-провожали поезда. Там - двор, три или четыре дома на хуторе, а город - по другую сторону станции. Выходили просто посидеть-посмотреть. В какой-то момент проходящие паровозы стали пар выпускать, приветствовать нас. У меня и фотография до сих пор есть: молодая мамочка, сестры, бабушка.

Мама к концу жизни все время вспоминала Украину.

У Джины Лоллобриджиды в фотоальбоме есть фотография какого-то заброшенного полустанка: кто-то ждет, кто-то на чемодане сидит, выносят вещи. И написано: «Жизнь проходит здесь мимо два раза в месяц и иногда забирает с собой». Это абсолютно наша Кодыма.

После армии я понял: все, что там происходило, потом выходит наружу, в обычную жизнь. Надо никогда не забывать, что это все выходит наружу. Никогда не забывать: это те же люди, других не будет.

[. . . ] Нужен ли кому-то сегодня театр? Я когда-то сказал, и кто-то вынес это в заголовок: «Трудно ли говорить с небом». Невыносимо трудно.

Но в том деле, которым я существую, только к небу и стоит апеллировать.

У людей [в России] на дверях кто-то рисует букву Z, помечают несогласных. При этом люди ничего страшного не делают, просто остаются самими собой. Оказывается, даже это запрещено.

Сейчас в метро завели такие окошки с видео. То, что в них возникает, подчинено определенной тенденции: «Как избавиться от стресса. Как сделать все, чтобы все было хорошо». И булочница какая-то повествует: «у нас все хорошо, всего хватает, муки вдосталь, не выходим из ритма, все есть, будем обеспечивать всю Москву…»

Такие успокоительные волны: переходим на вышивки, на цветы, на помидоры, на удобрения для дач.

То есть, с одной стороны, в метро - государство, с другой - мы: ничего не видим, ничего не слышим, ничего никому не скажем. Там вокруг меня люди, которые думают, что они в курсе, но они абсолютно не в курсе, очень опасная масса.

И я хожу в каком-то смысле, опустив глаза.

Текст приводится в сокращении. Полный материал читайте на сайте «Новой газеты».

.

Подробнее читайте на vesti.lv ...

20 +